эти… Я в детстве до истерики доходила. Боюсь, вгонит мальчика в депрессию. Может, правда, взять? Вдвоем поживем с ним на съемной, ничего страшного. А к тебе буду приходить.

– И тут место есть, – сказал Эрих.

Светлана заплакала.

– Чего? – спросил Эрих.

– Ты даже не представляешь, какой ты человек, – сказала Светлана. – Ты уникальный.

И вот уже Никита живет в бывшей гостиной. Появился письменный школьный стол. Появился книжный шкаф. И платяной шкафчик появился, светлого оттенка, как и все остальное, а прежнюю мебель Светлана продала с помощью страшно деловой Натальи. Тут же явились покупатели, заплатили, все вытащили, Светлана отдала было деньги Эриху, но тот не взял:

– Вот еще мелочиться, оставь себе.

И Светлана опять в слезы, опять свое:

– Ты такой человек. Ты необыкновенный человек.

– Да ладно, – стеснялся правды Эрих.

Потом выяснилось, что бывший муж Светланы узнал, что Светлана живет с другим мужчиной, и отказался платить за съемную квартиру.

– Ничего, – сказала Светлана. – Напрягусь, сама буду платить. Обидно, конечно, мы же в ней практически не живем. Но я не хочу, чтобы ты считал, что я к тебе совсем поселилась.

– Ерунда, – сказал Эрих. – Мы и так уже фактически.

Что фактически, он не уточнил.

А очутился Эрих фактически в гражданском браке. И Светлана с Никитой прописались у него. И Эрих устроил все так, чтобы им было удобно. Он устраивал, а Светлана то и дело плакала от благодарности. Конечно, Эриху это нравилось.

Процесс устройства жизни обманчив. Он затягивает. Он увлекает. И только когда жизнь устроена, ты вдруг понимаешь, что устроил ее не так, как хотел.

С социализмом именно это и случилось. Пока его строили – горели энтузиазмом, некогда было опомниться. Построили, опомнились, увидели – не то. И нет чтобы исправить, поправить, – взяли и сломали.

Но личная жизнь сложней любого социализма, она бывает непоправимой. Особенно когда ты строишь ее не только для себя. Выясняется, что основной стройматериал – ты сам. Другим прибыло, от тебя убыло. Не сразу дошло это до Эриха, а когда дошло, он чувствовал себя так, будто был в гипнозе, а теперь очнулся.

Это случилось позже, а сначала у него почти кончились деньги. К этому, конечно, и шло, и он это знал, но как-то об этом не думал. Слишком привык, что деньги всегда имеются. Объясняется еще тем, что деньги не живые, их в руках не держишь, не помнишь их веса и реального счета. Потюкал пальцем по телефону, и они невидимо улетели. А чего не видишь, то и не беспокоит.

7

Страшно деловая Наталья хлопотала, но почему-то никак не могла оформить Эриха. И предложила ему поработать в частном порядке. Один из ее клиентов ремонтировал с напарником квартиру, напарник заболел, ему нужен был новый.

Эрих согласился. Одна из причин: Светлана много работала, ее не было дома с утра до вечера, Эрих часто оставался с Никитой, и это ему было тяжело. Он не умел с ним говорить. И Никита с ним не говорил, сидел у себя. Эрих его не видел целыми днями, но сквозь стену чувствовал, как в его бывшей гостиной что-то делает чужой ребенок. Надо бы хоть заглянуть, спросить, как уроки. Но не хотелось. Появлялось чувство неисполненного долга. А Эрих не любил неисполненных долгов.

И Эрих начал работать.

Напарник был худой и длинный старик, всегда хмурый. Степанычем его звали. Степаныч встретил Эриха неприветливо, сердито. Они работали и часами молчали. Вернее, Степаныч постоянно что-то бормотал, но бормотал себе под нос. Сначала Эрих спрашивал:

– Чего?

Но слышал:

– Ничего.

И перестал спрашивать.

Квартира была большая – четырехкомнатная «сталинка» на десятом этаже. Потолки, стены и пол расчищены для ремонта до кирпичей и голого бетона. Сначала требовалось выровнять стены где гипсокартоном, где штукатуркой, залить пол цементной смесью под маячок до идеальной ровности, чтобы, если положишь шарик в любом месте, он никуда не покатился бы.

Бывают дни, а то и недели: жизнь идет, но не происходит. Вчера ты штукатурил, а Степаныч бормотал, сегодня ты штукатуришь, а Степаныч бормочет, завтра будешь штукатурить, а Степаныч будет бормотать. Охранником быть – тоже не танцы танцевать, работа довольно нудная. Но там хоть люди ходят, хоть что-то меняется. А тут ничего, кроме обработанных квадратных метров и оставшихся необработанных. Вспомнив об охранной службе, Эрих вспомнил и о том, что давно уже на обращает внимание на соблюдение людьми правил. Это его огорчило. Он смотрел иногда в окна. Люди ходят и ездят по своим делам. Без него. Возникало ощущение, что они оставлены без контроля и без присмотра. Творят что хотят.

Однажды Эрих все-таки услышал от Степаныча разборчивое слово, и оно было странное:

– Немцы.

– Что – немцы? – спросил Эрих.

– Говорят – работники хорошие. А этот дом немцы пленные строили после войны. И че-го? Ни одной ровной стены нет. Работники.

Эрих тоже считал, что мы слишком хорошего мнения о немцах и вообще иностранцах и слишком плохого о себе. Но ему было неприятно оказаться единомышленником Степаныча. Он даже защитил немцев:

– Они же не строители были. Кто в плен попал, того и использовали.

– Своих надо было задействовать. Наш человек если уж работает, то работает.

Сам Степаныч работал быстро, ловко и хорошо. Виден был многолетний опыт.

Эрих тоже старался, работая в другой комнате. Бывало, Степаныч целыми днями не заглядывал к нему, но иногда подходил и начинал щупать оштукатуренную стену, где она была оштукатурена, или швы между листами гипсокартона, где Эрих по заданию Степаныча крепил гипсокартон и затирал швы.

– Нормально? – спрашивал Эрих.

– Сойдет, – отвечал Степаныч.

Или тыкал пальцем:

– Тут пройдись.

И все на этом.

Так с матерью было. То будто забывает, что сын учится в школе, то каждый вечер начинает проверять, как он делает уроки. Смотрит тетради, если замечает ошибку, показывает пальцем. Ничего не объясняя: сам догадайся. Если ошибок нет, молча закрывает тетрадку.

– Все правильно? – спрашивал Эрих.

– Вроде бы, – отвечала мать. – Отметки покажут.

Но эти проверки длились до шестого класса, школьную программу дальше шестого класса мать сама подзабыла. А Эрих учился без особой охоты, но сносно. Иначе учителя будут приставать, а Эрих не любил, чтобы приставали.

Временами Эрих и Степаныч работали совместно, в четыре руки, когда это требовалось, чаще отдельно.

В обед Степаныч питался на кухне, где был один стол и один стул. Эрих в первый день тоже пошел туда. Достал из сумочки контейнер с котлетами, огурцами и хлебом, поставил на стол. Степаныч, не поднимая головы, спросил:

– Подождать не можешь?

– Я думал – за компанию.

– Может, и в сортире